она с детства выполняла ритуалы ненависти, причем вполне сносно. Могла сжечь манекен или пырнуть его ножом. Бросала в костер книги. Кричала, тянула, скандировала речитативы ненависти. Было дело, написала донос на одноклассницу, а после участвовала в показательном избиении. Когда доносчиками выступали другие, в том числе и товарищи по разным молодежным объединениям, тоже не отказывалась помахать кулаками. Может, не в полную силу, но другие-то разве проявляли больше усердия?

— В тебе отсутствует ненависть, — повторил О’Брайен. — У тебя самый здравый ум из тех, что мне попадались. Ты не грешишь ни мысленными вывертами, ни правдоискательством — никакими эрзац-добродетелями слабаков. Но тебе необходимо выучиться ненавидеть, а иначе все твои достоинства пойдут прахом. Сгорят, как хворост. — Он вновь улыбнулся. — Но лучшая наставница — это практика. Вот приставим тебя к делу — и будешь учиться. Кстати, ты отлично проявила себя со Смитом — значит сможешь продолжать в том же духе. Нас интересует подобная психология: он вполне надежен, вполне податлив. Будешь на нем тренироваться. Мы дадим тебе время, чтобы ты освоилась, да и пространства у тебя будет достаточно.

Здесь он умолк и вроде как задумался, глядя в воздух. Джулия робко вставила:

— Хорошо, ничуть не возражаю против Смита. Я к нему привыкла. Но что, если…

— Да-да, — кивнул О’Брайен с легкой досадой, слушая вполуха. — Будешь вовлекать и других мужчин, у тебя это получается. Взять хотя бы Томаса Парсонса. Потом несложно будет захомутать Альфреда Сайма. Любой парень из доко будет полезным приобретением. И конечно же, работать ты будешь не в одиночку. Мы приставим к тебе очень хорошего специалиста. Это тот, кого ты называешь Уиксом.

— Старьевщик? — нахмурилась Джулия.

— Он самый. Смит уже с ним знаком. Это не вредно. Местоположение тебе известно, дом сама найдешь с легкостью. Отправишься прямо завтра, он будет тебя поджидать. И не волнуйся: мы хотим, чтобы ты занималась исключительно тем, что у тебя и так получается. Ничего сложного, ничего замысловатого. Но действовать ты должна в интересах, а не вопреки партии.

— Значит, мне предстоит работать… ну, не механиком.

— Шлюхой.

Он сообщил это обыденным тоном, как сугубо практические сведения. Потом кивнул Мартину; тот поднялся с места и, не оглядываясь, вышел. Джулия вмиг сообразила, что будет дальше. Она была наэлектризована видом крепкого телосложения О’Брайена и его больших рук, скрещенных на коленях. Это ее успокоило. Что-что, а такие вещи она понимала. Не исключено, что ее сейчас заставят делать это на полу, прямо тут. Возможно, ей покажут какие-нибудь изощренные приемы, либо жестокие, либо унизительные, — начальный этап овладения ненавистью. Это ее не пугало. Он молча сделает ей знак встать. Затем она, вытянувшись, послушно расстегнет свою молнию. Ну или он скажет: «Сейчас я тебя трахну, Джулия». А кто она такая, в самом-то деле? Проститутка, шлюха. Что еще она может предложить?

Между тем О’Брайен не шелохнулся.

— Время почти вышло, — сказал он прежним тоном, не меняя позы. — Больше мы не сможем видеться. Самое главное — чтобы никто не заподозрил тебя в связях с нами. Так что задавай вопросы сейчас, если тебе что-то неясно.

Сначала Джулию как ударило: он ее не хочет. Унижение нахлынуло не сразу, как будто он только сейчас назвал ее шлюхой. Ее попросту выставят на улицу. Сон окончен. Под презрительными взглядами внутрипартиек и их обслуги она потащится пешком до автобусной остановки. В общежитии выпьет эрзац-чая и завалится спать в миазмах ночных горшков. Утром встанет и поедет в министерство: естественно, никто не освободит ее от прежних обязанностей. Одна работа наложится на другую.

А сама она превратится в инструмент минилюба, в орудие убийства — и никогда уже не станет чем-либо иным.

Но когда она терзалась этими мыслями, ей на ум пришел Мартин. Какие поручения выполнял этот человек за годы работы на О’Брайена? И все же Джулия не испытывала к нему неприязни. Да, были в нем странности, но он внушал доверие. Неужели он хуже Уинстона? Нет, такого ощущения у нее не возникло. Значит, эта должность не требовала, чтобы ее непременно занимал полный негодяй. А ведь он внутрипартиец; ну или пользуется здесь благами такового. Скорее всего, ее догадки верны. Однако она чувствовала, что занятия любовью с целью убийства — это не для нее. Но ей не жить, если она сейчас в этом признается, и признание тоже становилось немыслимым. Нет, надо идти напролом и смотреть, что получится. Перемены всегда возможны: вдруг минилюб передумает ее нанимать или, например, она погибнет в результате несчастного случая. Ну или О’Брайен умрет.

Потом она спохватилась, что О’Брайен ждет ее вопросов. На языке вертелось: какое количество мужчин ей необходимо «вовлечь»? Хотелось спросить и еще кое-что: всех ли их ждет смерть, или некоторые сумеют искупить свою вину? Возникало и совсем уж глупое желание: узнать, есть ли у нее возможность сказать «нет», вернуться к своим станкам, в свое общежитие, позабыть мечты о внутренней партии — и после всего этого остаться в живых?

Но О’Брайен ожидал совсем других вопросов. У нее хватило ума это понять.

Она только сказала:

— Не могли бы вы мне сказать: что есть ненависть?

— Молодчина, — улыбнулся он. — Лиха беда начало.

12

Джулия убила свою мать в семьдесят третьем году, когда в Лондоне никакого голода не было. А из всех жителей Хешема, насколько знала Джулия, уцелела только она.

Началось это так, как начинаются все великие ужасы: с изменений партийной платформы. Сельское хозяйство собрались рационализировать. Министерство изобилия направило в отдаленные районы партийные кадры для контроля за внедрением этих новшеств. Местное население прозвало эти кадры «изоспецами»; Джулия в свои четырнадцать лет, как и все остальные сельские девчонки, предвкушала их появление. Они мнились всем похожими на тех молодых партийцев, которые добровольно, целыми отрядами приезжали на работу в ПАЗ. Эти волонтеры, жившие в палаточном лагере на лугу, сутками не знали отбоя от деревенских девчонок: тех как магнитом притягивало зрелище ладных парней и стильно подстриженных девушек, благоухавших мылом «Социалистическая чистота».

Когда девчонка из ПАЗ начинала крутить шашни с парнем-«воликом», она называла его своим Ромео — по имени героя одной популярной пьесы, в которой парнишка-внутрипартиец сбегает с девушкой-пролой. В пьесе это приключение заканчивалось массовой резней. Под занавес исполнитель роли председателя местной партийной организации, стоя среди груды мертвых тел, сокрушался о пагубном влиянии секса и о неизбежном последующем кровопролитии. Впрочем, у местных девчонок вызывала интерес только одна сцена, в которой влюбленные, тайно поженившись, бесстыдно кувыркаются в койке. Это воспринималось как